Великая елецкая аномалия
Известно, что Иосиф Бродский средней школы не окончил, ушел после седьмого класса, – что не помешало ему стать одним из самых влиятельных интеллектуалов своего времени. И он был не одинок. В 80-х годах XIX веке у Бродского были предшественники в Елецкой мужской гимназии – блестящие недоучки, злостные второгодники. Одного звали Иван Бунин, другого – Михаил Пришвин. Первый просто бросил гимназию, второй был исключен с волчьим билетом за глупые угрозы в адресучителя географии. Учителя, которому он нахамил, звали, на минуту, Василием Васильевичем Розановым.
Как три гения русской словесности сошлись в одно время и в одном месте? Это и есть елецкая аномалия, или «елецкий интеллектуальный феномен» – целая плеяда выдающихся русских умов, как недоучившихся, так и с блеском окончивших курс. Исследователи подсчитали: за 40 лет до революции 1917 года семь процентов среди всех университетских выпускников России – уроженцев уездных городов – вышли из Елецкой мужской гимназии. Ректор Московского университета Алексей Бутягин, религиозный философ Сергей Булгаков, первый советский нарком здравоохранения Семашко, глава кадетской партии Алексей Шингарев, художник Николай Жуков…
Что за город такой этот Елец, генератор гениев и талантов? Что за «место силы»?
«…он и впрямь был одним из самых древних русских городов, лежал среди великих черноземных полей Подстепья на той роковой черте, за которой некогда простирались земли дикие, незнаемые принадлежал к тем важнейшим оплотам Руси, что, по слову летописцев, первые вдыхали бурю, пыль и хлад из-под грозных азиатских туч», – писал Бунин. Елец последовательно прожил три классических судьбы: воинскую, ремесленную, торгово-промышленную, – и к началу века, как сообщали Брокгауз и Ефрон, стал одним из самых «благоустроенных уездных городов России», с прогрессивным земством, восприимчивостью к новым модам и веяниям и так и не сбывшимися губернскими амбициями. Здесь построили первый элеватор, один из первых в России водопроводов, первый железнодорожный техникум. В бунинской «Жизни Арсеньева» воспеты и «гул колоколов с колокольни Михаила Архангела, возвышавшейся надо всем в таком величии, в такой роскоши, какие и не снились римскому храму Петра», и храм Покрова Святой Богородицы, и Вознесенская церковь, и монашки «тонкой, чистой, древнерусской иконописной красоты», и мужской монастырь, где у каждого монаха, говорят, «за иконкой есть колбаса и водочка», и «запах пекарен и железных крыш, мостовая на Торговой улице, чай, булки и персидский марш в трактире «Карс»… Политые из чайников полы в лавках, бой знаменитого перепела у дверей Рудакова, запах рыбного ряда, укропа, романовской махорки». Елец был одним из самых живых, динамичных и глубоких выражений постреформенной России. Тридцать одна церковь (несколько – шедевральные) и два монастыря, широкий разгул елецких купцов-миллионщиков, но вместе с тем «что-то от западных городов» находил в нем молодой Паустовский, проходя по центру с его ажурными балконами, ресторанчиками и синематографом.
«Елецкая аномалия» – она, возможно, тоже от этого духа уездной пассионарности, от особеннойкультурной энергиидревнерусского пограничья, где русский мир переглядывается с югом и Великой степью, архаика – с современностью, а любовь к отеческим гробам – с неистребимо детской жаждой новизны. И мальчики, переписывающие карту звездного неба, лучше всего взрастают на этой энергии.
